Ян Александрович Френкель (род. 1970) — джазовый музыкант во втором поколении, пианист, аккордеонист, аранжировщик и композитор, преподаватель и офицер-музыкант Береговой охраны США.
Яном его назвали в честь деда — Яна Абрамовича Френкеля — автора известнейших песен: «Журавли» («Мне кажется, порою, что солдаты…»), «Русское поле», «Калина красная», «Август» и многих других. Ян Абрамович стал основателем джазовой династии: в 1940-1950-х он играл джаз на скрипке, аккордеоне и рояле на различных площадках Москвы. Об этих выступлениях так отозвался в свое время Юрий Саульский: «Всеобщее восхищение вызывал Ян Френкель. На своей скрипке он воспроизводил манеру лучших джазовых саксофонистов 30-х годов — Хокинза, Уэбстера, Вентуры. Звук его скрипки был очень теплым, полным, задушевным, интонации исключительно точными. Френкель также был талантливым импровизатором. Привлекала его музыкальность, какая-то истовая влюбленность в джаз. Как сейчас вижу — большого роста, слегка сутулый, он подходил к микрофону и играл на скрипке так, что все останавливалось, замирало. Скрипка была как бы его продолжением. Это был не просто виртуоз — это был настоящий артист джаза». И несмотря на то, что прославленный композитор из-за последствий фронтовой травмы вынужден был закончить карьеру скрипача, он сумел передать свой опыт и любовь к джазу своему внуку — Яну Френкелю-младшему. Cегодня Ян Александрович Френкель — состоявшийся джазмен, недавно получивший высшее возможное для специалиста-музыканта Береговой охраны США офицерское звание, имеющий за плечами огромный опыт выступлений, проектов и внушительный творческий багаж. Именно о его музыкальных истоках, карьере, творчестве и о ближайших планах мы и решили спросить у него в рамках этого интервью.
— Вы выросли в семье, где музыка звучала постоянно, как это повлияло на Вас?
— Мне было девятнадцать лет, когда мой дедушка, Ян Абрамович Френкель, умер, но все-таки в профессиональном плане мне повезло, что последние его годы, когда мне лет четырнадцать-пятнадцать было и до его ухода из жизни — все-таки это несколько лет — я успел чему-то научиться, набраться знаний в области эстрадной музыки, принципов эстрадного мышления. Ведь там все несколько по-другому. Например, понимание эстрадной оркестровки — это, очевидно, немного иное, нежели в классической музыке, — и учебник Римского-Корсакова и остальные известные книги по оркестровке — это всё, конечно, очень здорово, но если вы занимаетесь эстрадно-симфонической музыкой, а всё-таки советская песня, была близка к тому, что в Европе и в Америке — это такой «легкий жанр» — в Соединенных Штатах это называется «pops», во Франции — эстрадно-симфонической музыкой — так вот тут, все-таки, надо было уже знать какие-то основы джазовой аранжировки. И я стал слушать — у деда была неплохая коллекция пластинок, в общем, все необходимое. В основном, пластинок, конечно, CD у нас не было тогда — это уже в США я был поражен, когда приехал и узнал, что такое компакт-диск. А сейчас и про это уже забыли. Время идет… (улыбается). Так вот, мой дед очень любил американский традиционный свинг. В коллекции был и би-боп и классика американского джаза, начиная с диксиленда, дед обожал диксиленд, у него и друзья были: «Капелла Дикси» — московский диксиленд и Ленинградский диксиленд. Был в записях и новоорлеанский джаз, ну и, конечно, «стендовая» классика: Каунт Бейси, Дюк Эллингтон, Бенни Гудмен, кстати, у Яна Абрамовича даже по каким-то эстрадным оркестровкам видно, когда он аранжировал, влияние вот это. И конечно, имелись записи пианистов: Арт Тейтум, Оскар Питерсон и так далее — все это я слушал. То есть, у деда были джазовые интересы, скажем так, какие-то более традиционные. А еще, как у скрипача, у него ведь тоже была прекрасная аудиотека, например, много записей знаменитого Стефана Граппелли, Ян Абрамович был большим фанатом Граппелли… И так далее. Спасибо деду, он меня приучил слушать классический джаз и классический биг-бенд. Таким образом, влияние Яна Абрамовича, конечно, на меня было, и я ему помогал даже немного в работе — уже в последний год его жизни, когда ему надо было закончить партитуру для радио или что-то такое — я расписывал партитуру. Он мне, конечно, давал какой-то скетч, эскиз, и я оркестровал с его скетча уже на полный эстрадно-симфонический оркестр, традиционный состав — то есть тот ансамбль, который всегда записывал в те годы — ритм-секция, саксофоны, струнные и так далее — все, как полагается. Я помню, кстати, мне еще в плане аранжировки Владимир Яковлевич Шаинский давал советы. Но он был уже более такой биг-бендовый, джазовый аранжировщик. Вот он еще иногда приходил, давал какие-нибудь рекомендации. Все это было очень давно… (грустно улыбается)
— О Яне Абрамовиче Френкеле, как об аранжировщике, что Вы могли бы сказать?
— Мой дед вообще был очень высокого класса оркестровщик. Ну, самая знаменитая, история — он же выиграл конкурс на лучшую официальную оркестровку Гимна Советского Союза — та самая музыка, что сейчас — Гимн России. Хотя теперь, кажется, уже другую редакцию сделали, надо послушать. Сначала вариант А.В. Александрова был довольно долго. А уже в восьмидесятые где-то годы провели конкурс на другую редакцию, она должна была быть с хором, и в несколько ином характере. Конкурс был анонимный, а участвовало в нем очень много известных и композиторов, и оркестровщиков, так сказать, цвет, элита, но мой дед выиграл. И с тех пор стала официальной редакция Яна Абрамовича Френкеля. Потом ему за это какую-то премию дали, по-моему. Официальную запись сделал оркестр Большого театра. Тимофей Докшицер играл первую трубу. А чем запомнилась сама эта редакция, ну, небольшой пример, допустим, фанфары трубы в припеве — уже сейчас они стали как бы стереотипной характеристикой оркестровки Гимна — это мой дед добавил.
Поэтому, в принципе, моего деда как оркестровщика уважали. Он очень был традиционный оркестровщик, оркестр знал здорово, все голосоведения и нюансы гармонизации с теми или иными инструментами, как строить гармонию. У него, как у немногих в то время, было знание такого чисто эстрадного оркестра. В принципе, это же биг-бенд со струнами, когда ритм-секция — барабаны и гитары, контрабас, рояль — они создают определенный ритм, в отличие от классической музыки — оркестровки — дирижер держит оркестр, и пульс идет, так сказать, от самого движения музыки, а в эстрадной музыке вы слышите барабаны, ритм-секция, она дает этот пульс, а уже на это все накладывается. И дед этот концепт понимал, чувствовал здорово. Но он и слушал много, конечно, изучал все внимательно. А то, что он был довольно традиционным — имеется в виду — у моего деда не было, как у Сергея Прокофьева каких-то таких уникальных в своей необычности вещей — ведь Прокофьев писал так, как просто никто не писал, потому что все ему говорили, что звучать хорошо не будет, а он всё равно… (смеется) Но это его, так сказать, подпись, это вот именно Прокофьева звучание. Нет, дед писал все-таки в более традиционном, таком американско-европейском, плане. Но музыка эта, по сути, российская, лирическая. Хотя, я бы сказал, не только российская, а евро-российская, даже французско-российская. В Америке тут движение эстрадной музыки немного другого характера. Всё отсюда, конечно, идет, все равно, но у деда музыка, мне кажется, больше связана с французской, с Мишелем Леграном, к примеру. Она более лирическая, на мелодике построенная, тогда как американская музыка больше как-то зиждется на ритмах, так скажем.
С Мишелем Леграном они, кстати, дружили, общались, у меня здесь на рояле стоит их совместная фотография…
— В семье у Вас еще были музыканты?
— Знаете, моя мать, соответственно, дочка Яна Абрамовича — очень хороший учитель начальной подготовки по фортепиано. Основное образование у нее не музыкальное — она окончила институт иностранных языков, хотя в музыкальной школе-семилетке она училась. И до сих пор маленькие дети к ней приходят для частных уроков. У нее это очень хорошо получается, есть терпение какое-то — заниматься на совсем-совсем вот начальном таком уровне, когда ребенку лет шести надо все объяснить, как-то его заинтересовать, чтоб ему было не скучно — у матери к этому очень хороший талант. Но она чисто такой самородок-музыкант. У нее абсолютный слух. То есть, формально, у моей матери нет профессионального музыкального образования, но у нее всю жизнь был талант преподавать, и вот она этим до сих пор иногда занимается.
— А как началось Ваше обучение музыке?
— Я начал заниматься лет в пять, когда у меня определили абсолютный слух. Пошел в музыкальную школу еще до первого класса. А в первый класс поступил в Центральную музыкальную школу при Московской консерватории, то есть в специальную уже музыкальную школу. Занимался я там, так сказать, с грехом пополам, классической музыкой. Но меня всегда тянуло к тому, чем мой дед занимался: к эстраде, джазу. И просто на каком-то этапе окончательно стало ясно, что чисто классическая музыка, как быть там пианистом или дирижером — меня не особенно притягивает. Хотя я и дирижирую сейчас. Дирижирование мне как-то все же всегда нравилось. Я даже думал, может, мне быть дирижером духового оркестра. Но вот чтобы идти чисто как музыкант-«классик» — у меня не было ни терпения, ни, так скажем, дисциплины, по пять часов сидеть — например, над одной сонатой Бетховена работать изо дня в день. Это как-то было не моё. Я довольно неплохо играл — и Рахманинова, и Прокофьева, но… Таким образом, ближе к окончанию ЦМШ я занимался больше эстрадной музыкой и какие-то песни уже свои писал. Помимо деда у меня были очень хорошие учителя. Последние годы в ЦМШ я даже занимался по фортепиано у Алексея Наседкина — знаменитый пианист, очень хороший преподаватель, из старой школы, из школы еще Нейгауза, и удачно, что я попал к нему в студию, в его классе, и он меня взял. Он и композитором был современным, и я ему какие-то свои эксперименты показывал. Мне также нравилось, что у него, как раз, не было такого направленного давления, чтобы чисто классическую музыку исполнять, готовиться для конкурсов, заниматься с утра до вечера — вот именно рутины, без которой нельзя, конечно, в классической музыке. Ведь и тогда была конкуренция, а сейчас тем более. Но у меня был свой путь. После школы я учился еще два с половиной года в Горьковской консерватории. Там у меня тоже были хорошие педагоги, потом я на отделение композиции перешел, но помню Берту Соломоновну Маранц — была такой педагог по фортепиано — из опытнейших мастеров в Горьком.
В консерватории, кстати, уже у меня и ансамбль был. Там больше как-то всё было у меня ориентировано на эстрадную музыку. Тогда Горьковская консерватория считалась хорошей, там была комбинация классической и эстрадной музыки, как обстоит дело сейчас я, к сожалению, не знаю, но тогда это учебное заведение очень хорошо котировалось. В Горьком я проучился год на дневном, а потом перешёл на заочное. Я приезжал на сессию в консерваторию, проучился полтора года на заочном. В Москве у меня были уже какие-то музыкальные проекты, но ведь все равно нужно было, чтобы попутно шло какое-то образование, развитие. Но в итоге Горьковскую консерваторию не закончил, а закончил я уже позже, в Америке, Манхэттенскую школу музыки — это здесь такое высшее учебное заведение. Я получил диплом в области джазовой композиции и современных медиа — то есть современной джазовой, поп- и кино музыки, эстрадной музыки.
— Вы упомянули, что у Вас уже были проекты в Москве. Что это было, какого рода проекты?
— В Москве у меня был, и сейчас есть, друг, Юлий Ягудин. Он изначально имел большую склонность к технике и, впоследствии, стал видео-пост-продакшн инженером. И вот с ним, незадолго до моего отъезда, у нас был проект электронной музыки, фьюжн, так сказать. Были также проекты связанные с поп-музыкой. Мы даже выпускали что-то для радио. Также создавал я и акустическую музыку — пару вещей для эстрады, для бывшего силантьевского оркестра тогда написал. В то время, по-моему, Александр Петухов был дирижером этого оркестра. Потом мы записывали эклектическую поп-музыку, то есть какие-то мои оригинальные песни. Но тогда пошел бум, конечно, все наши сонграйтеры активно писали, и мы тоже что-то как-то занимались в этом плане. Вот во всем этом я и крутился. Я говорю: когда это уже было — время идет, будь здоров (смеется).
— Тогда еще шла волна рока, какие у вас были отношения с этим стилем?
— Рок — это скорее мне как для справки надо было знать. Я себя роковым музыкантом не считал. Я более таким — фьюжн — электронщиком себя считал. Но я рок знал, у меня даже коллекция была: и Kiss, и хеви-метал, AC/DC пластинки. Конечно, таких китов рока как, например, Rolling Stones, я всегда уважал. Но рок – это немного другая, гитарно-акустическая и электрическая музыка, и я к ней подходил с какой-то другой позиции.
— Как складывались Ваши дальнейшие взаимоотношения с джазом?
— Сначала я сам для себя играл чисто акустический, традиционный джаз — я очень много учился самоучкой, с пластинок. Дед еще, помню, ругался, что я запиливал его пластинки, постоянно слушал. Потому что джаз — это же все построено на чём — там самое лучшее всё учится на снимании, то есть вот вам нравится какое-то соло там, не знаю, Бада Пауэлла или Оскара Питерсона, и вы 16 тактов его снимаете нота в ноту. Причем, снимать можно было — и сразу записывать на бумагу. Но и тогда и сейчас уже, когда других учу — я больше фанат того, чтобы человек на свой инструмент выучивал соло без записи. А потом уже, конечно, если хотите, можно и записать нотами. Так вот, пока учился в ЦМШ много так слушал и снимал.
В целом, получилось, что сначала мы занимались больше поп-фьюжн, джаз-фьюжн, а чисто к акустическому джазу, к традиции, чем я сейчас много занимаюсь, я пришел уже именно здесь, в Америке. На фестивалях много играл. Конечно, повторюсь, я все-таки пианистом был, и новоорлеанский джаз, и регтайм, когда-то я этим занимался и как-то к этому опять пришел. Хотя сейчас я тоже и электроникой для себя занимаюсь, когда есть время. И попсовой музыкой, и регтаймы играю, и такой очень традиционный джаз, а иногда и с компьютером какие-то более современные дела, работаю с каким-нибудь семплом и так далее, то есть все как-то мешаю. Сейчас уже у меня просто нет чисто определенного настроения, устремления. На что потянет — тем и занимаюсь.
А конечно, когда был намного моложе, мне очень нравилась электроника, но чисто просто от этого вот возрождения всего электронного и фьюжн, это всё как-то более было привлекательно, чем вот чисто акустический, там, к примеру, Ленинградский диксиленд. Сейчас, с возрастом, я понимаю, что Ленинградский диксиленд — это вообще классно, он был одним из лучших. У меня друг, Аркадий Кириченко, был тубистом в московском диксиленде «Капелла Дикси». И, интересно, он и диксилендом занимался и сейчас занимается, но и абсолютно такой свободный авангард играет тоже. А вот я никогда авангардом не занимался, меня, честно, не тянуло. То есть я нос не ворочу от авангарда, и культура есть — если это не шарлатанство, то в этом что-то есть. Но чисто к такому очень современному авангарду меня не тянуло, вот как именно в джазе, там, Арчи Шепп, Сесил Тейлор. Чисто абсолютно атональный авангард. Это единственный стиль музыки, к которому меня как-то никогда не притягивало, наверное, это от деда досталось. Потому что дед он был тоналистом таким, то есть он, конечно, все слушал, но творчески авангард — это не его было. Ну, каждому свое, знаете.
— А кроме джаза что еще Вы играете, какие отношения у Вас сейчас с классикой?
— Вообще-то классикой я особо не занимаюсь. Я играю госпел. Играю на органе госпел, то есть церковную музыку. У меня вторая работа — по воскресеньям в лютеранской церкви, но там, в основном, рояль, а также орган есть, не хаммондовский, а трехмануальный, настоящий орган. И на нем играю. Но как-то меня все тянет больше на американский госпел. Чисто органной классикой не занимаюсь, токкатами и фугами Баха, например. Я исполняю гимны лютеранские в более современных обработках.
— Вы упомянули, что занимаетесь преподаванием, расскажите, пожалуйста, об этом.
— Основная работа у меня в Академии Береговой охраны. К сожалению, у нас в военной академии музыка для курсантов в значительной мере факультативна, подход такой. Я бы хотел больше преподавать и как-то пытаюсь это изменить, повысить еще немного роль этих занятий. Также занимаюсь, как это в России называлось, военно-строевой подготовкой, парадами, я парадный офицер. Но мы и играем, есть пара духовых оркестров, есть у меня и студенческий джазовый оркестр. И вот в этом отделении я и работаю руководителем – директором отделения инструментальной музыки Академии Береговой охраны США. Но поскольку график у курсантов очень заполненный, времени довольно мало на музыку.
Также занимаемся, как все здесь учебные заведения, и каким-то спортом, баскетбольная, футбольная есть команды, и у меня есть три оркестра – здесь в Америке есть чисто традиционно-американские такие оркестры для игры во время спортивных событий. Они играют какие-то композиции, поддерживая спортивный дух, болельщиков. В американских во всех университетах и колледжах – это очень важная часть спортивного события. И это тоже часть моей работы, подготовка и проведение вот этой музыкальной части таких мероприятий. Играем, например, поддерживая американский футбол.
Также преподаю еще и в другом учебном заведении, в Колледже Коннектикута, джазовое фортепиано.
— Как Вы решили пойти в военно-морскую систему, Вы сейчас офицер действующий?
— Я сейчас офицер действующий, полностью на этой работе. Вначале я был в оркестре профессиональном – United States Coast Guard, Береговой охраны США, я был старшиной, просто музыкантом-контрактником, а потом я уже как-то искал еще какие-то работы, для карьеры, и поскольку у меня образование музыкальное, я стал заниматься с курсантами. Это уже офицерская должность. Стал работать и поступил на службу, прошел через тренировку и так далее.
— Какое звание у Вас сейчас?
— Звание у меня US Coast Guard Bandmaster Chief Warrant Officer 4, военный офицер. Здесь, в этом сообществе, это считается очень престижным званием — офицерский состав специалистов. У меня чисто узкая специализация — музыка.
— Вы играете на фортепиано, органе, а какими-то еще инструментами владеете?
— Я вообще и джазовый аккордеонист, меня еще дед научил играть, Ян Абрамович был прекрасным аккордеонистом. На хаммонд-органе играю, а также часто какие-то соло на аккордеонной гармонике — мелодике. Иногда играю одновременно и на органе и на мелодике, она лежит на органе, а от нее такая трубка вверх. Еще я занимался здесь джазовой перкуссией, клавишной, в плане вибрафоном, и маримбой. Все это еще в связи с работой — поскольку для марширующих оркестров спортивных иногда нужно курсантов этому учить. И сам иногда играю на маримбе на футбольных или на баскетбольных играх, а бывает на глокеншпиле, на колокольчиках… В общем, в основном, аккордеон, орган, рояль, мелодика — вот эти вот мои. А так — всё, где клавиатура есть (смеется).
— Каковы Ваши ближайшие творческие планы, идеи сейчас?
— Сейчас я хотел бы какой-то альбом записать своей музыки, у меня накопилось достаточно неизданного, я для каких-то разных проектов делал, для телевидения здесь, например. Есть, допустим, что-то «дейвгрузиновского», «вест-кост», «лос-анджелесского» стиля такого, «легкий рояль», думаю что-то в этом духе сделать. Эстрадное, «легкое» фортепиано, «easy piano». Потом, я и музыку деда играю, например, была такая песня «Август»: «Скоро осень, за окнами август…», её, кстати, джазмены любят, она очень здорово ложится. Вот, может быть, и ее запишу.
Второй проект — с компьютером, мешаю разные стили, например, хип-хоп с современными уже какими-то грувами. Сейчас я в процессе обновления семплов и библиотек звуков.
А так, в общем, играю разные концерты, играю в церкви лютеранской, и мне все это нравится.
На работу со студентами много времени уходит, поэтому у меня пока отложены свои идеи, но, повторюсь, если уже чисто свой какой-то проект сделать, то, наверное, либо что-то эстрадное такое полуджазовое, лирическое, может быть, даже в чем-то стиле деда и плюс к этому композиции в стиле «легкий рояль» сделать, либо можно какой-то фьюжн-альбом. Вот не знаю. Пока идеи у меня есть, но конкретной реализации нет.
— У Вас, наверное, уже много накопилось записанного?
— Своего записано много, но для разных проектов за последние, сколько уже, двадцать пять лет, но все пока разрозненно, в разных альбомах.
Я и музыки деда делал оркестровки. Для ленинградского дирижера Николая Ущаповского. Он приезжал, дирижировал нашим оркестром Береговой охраны. Тогда я еще был контрактником в оркестре, аранжировщиком, пианистом. Местные дирижеры тогда захотели познакомиться с музыкой моего деда. И я сделал фантазию, точнее оркестровки инструментальные песен моего деда, чтобы мы здесь играли, в общем, довольно хорошо так получилось. Есть две записи. Первая — Николай Ущаповский дирижирует, очень здорово, нашим оркестром — запись с концерта, а вторая — один из наших дирижеров Оркестра Береговой охраны США, Кен Миган, записал это на CD. Вообще интересно сравнить эти две записи. У Николая, например, там темпы совсем другие, нежели в версии американского дирижера, потому что Николай-то знает песни моего деда, поэтому дирижировал, как он знает.
Я придумал тогда название этой фантазии — нашим очень понравилось — «Frenkel à la Frenkel». Это мой был такой оммаж (жест уважения — прим. Н.К.), так сказать, своему деду.
Так что последние уже сколько там лет где-то я постоянно записывался, и есть я в альбомах у других джазменов, но все это как-то пока очень вразброс.
— Кроме США Вы гастролировали по Японии, Европе, играли с Би Би Кингом, Макото Одзонэ — а с кем еще из известных джазменов Вы играли, записывались?
— Да, с Макото Одзонэ наш оркестр исполнял Вторую рапосодию Джорджа Гершвина, Макото Одзонэ сделал это произведение популярным. Вообще мое сотрудничество с ним началось, когда мы с оркестром были на гастролях в Японии, хотя Макото Одзонэ был другом оркестра и до этого. Сначала наш оркестр исполнил Вторую рапсодию вместе с ним — было переложение этого произведения для духового оркестра. Потом лично с ним я познакомилися, поговорили о музыке, и Макото Одзонэ предложил мне сыграть что-нибудь на двух роялях, например, Концерт Гершвина — в итоге сделали, есть запись. Потом еще записывались с нашим оркестром, он приезжал. В Японии я также делал аранжировки для одной фьюжн-группы, да и позже не раз сотрудничал с японскими музыкантами.
С Би Би Кингом мы играли в Белом Доме на Рождество в 2009 году. Я тогда сделал аранжировку — взял из рождественского альбома Би Би Кинга три песни и разложил для нашего оркестра. И Би Би Кинг их с нами исполнил. Уникальное событие моей жизни, это было очень интересно.
А с кем еще играл… С Бобби Уотсоном, Скоттом Хэмилтоном, Чаком Риггсом, Робом Гарсиа, Доном Пиппеном, Дебби Гравитт… Увы, к сожалению, невозможно обо всех и обо всем рассказать в рамках интервью…
— Что можно назвать Вашим хобби? Вы, например, занимаетесь каякингом — а насколько давно?
—Каякингом я начал заниматься еще в России, а уже здесь, в США, когда-то был волонтером — учил желающих заниматься каякингом — вел как бы кружок, но это для души, не по работе. А еще занимаюсь велосипедом, бегом, плаванием, в общем, триатлоном. Но это все спорт для здоровья, не ради рекордов (смеется). А так, хобби — даже не знаю. Пожалуй, вот спорт — такое хобби. А основная жизнь — музыка.
Предоставлено Евразийским советом композиторов и музыкальных деятелей .:
Беседу вела Наталья Кучевская