Зимним вечером в уютном ресторане Георгия Зандукели я встретилась с бриллиантом советской и российской литературы, Членом Союза писателей России и Академии российской словесности, поэтом, прозаиком и актёром – Сергеем Таратутой. О Сергее можно говорить бесконечно, восхищаясь его поэзией, пропитанной любовью к рано ушедшей матери – заслуженной артистки РСФСР Людмилы Михайловны Фетисовой. Творчество поэта отмечено премиями «Лучшие перья России», Золотым Орденским крестом «За самоотверженный труд на благо Отечества», Серебряной медалью И. А. Бунина – «За вклад в российскую поэзию», Орденами – “Петра Великого”, М. В. Ломоносова «За заслуги и большой личный вклад в развитие отечественной культуры и искусства». Первая подборка стихов Сергея Таратуты была напечатана в газете «Советская Россия» в далеком 1978 году. Затем последовали бесчисленное количество публикаций в ведущих литературных изданиях того времени: журналах «Юность», «Новый мир», «Москва»,«Октябрь», «Огонек», газетах «Известия», «Литературная Россия», «Литературная газета», «Вечерняя Москва», «Московский комсомолец».

Вот сейчас тебя удивило и меня удивило, что владелец ресторана встретил нас словами, какие были у Вас потрясающие родители, Сергей! Об этом говорили, об этом писали очень много. Все-таки я не самый последний москвич. Когда я стал писать стихи в 21 год и меня стали издавать, у меня появилось такое чувство и желание, если со мной будут считаться, если я кем-то стану, напомнить о маме – талантливой русской актрисе, Заслуженной артистке РСФСР Людмиле Михайловне Фетисовой. Это беспрецедентный случай, что такого молодого поэта как я стали сразу печатать. Обычно могли тянуть лет 20 с публикациями и неизвестно, что было бы со мной. Но у меня была главная мечта в жизни, которая давала стимул двигаться вперед. Меня до мая 1978 года, когда я записал первое стихотворение, как-то коробило, что уходит память о маме, остаются только фотографии. Однажды, Бог послал мне вдохновение, я написал стихотворение про маму «На могиле матери, актрисы, прожившей 37 лет», которое стало, как говорили, реквиемом.
Ни конца б, ни края мечте…
Но написано
На гранитной серой плите
“Л. Фетисова”.
Умереть! К тому же весной!..
Дождь, процессия…
Возраст выдался роковой
И профессия…
Понедельник. Вторник. Среда.
Четверг. Пятница.
И обратно жизнь никогда
Не попятится.
Новодевичье. Мокрый снег.
Непогодится.
И молчит средь крестов-калек
Богородица.
Не помня мать, о ней напоминаю. Я ей с земли помогаю, она мне с неба. Уже потом, когда я стал общаться с женщинами, они говорили, что чувствуют по-женски мою связь с мамой. Мама – мой ангел хранитель по жизни:
Мне было четыре года,
Когда умерла вдруг мама…
На кладбище – непогода.
В газете – черная рама.
Но я не чувствовал боли –
И возраст, и мне сказали:
«Уехала на гастроли»…
Нет повода для печали.
Всю правду я понял скоро,
В сиротстве взрослей всегда мы.
Года набирали скорость,
И сын уже старше мамы.
Треть века не вижу нити,
Что ярче, чем свет огня –
То мама, ангел-хранитель,
По жизни ведет меня… …
Так появились стихи о маме, которые были замечены. Осталось еще поколение поклонников, которые ее боготворили, когда она была жива и еще долго после смерти, но они уходили по техническим причинам.
Моя мечта стала быстро осуществляться. Жизнь меня подключила к этому процессу в высоком смысле. Появился Леонид Филатов, царствие ему небесное, который, перед смертью, сделал передачу «Чтобы помнили», но, к сожалению, ему стало плохо и вместо него появился другой, далеко не Филатов, по данным, по таланту, по чутью, по всему. Но все-равно передача получилась, и она прогремела на весь Союз так, что пол страны плакали. О маме стали делать передачи, где читали мои стихи. В общем ей с сыном повезло.
Когда я выступал в середине 90-х в передаче «Человек и закон», то к моим стихам редакторы находили сюжеты. Одна из редакторов узнала кто моя мама, а она была ее поклонницей. Она сказала, что помнит, где видела мою маму. Просидев в Красногорске в хранилище пленок, тогда не было еще компьютеров, она прокрутила большое количество пленок, и за два дня нашла кадры с моей мамой, это уже известные кадры, которая гримируется, одевается перед выходом на сцену. Я впервые в жизни увидел живую маму. Вот эти кадры стали визитной карточкой. Редактор совершила творческий подвиг. Когда Леонид Филатов услышал этот рассказ, потрясенный, вспомнил, о своем поступлении в Щукинское училище. В толпе поступающих, говорили, что два года назад умерла выдающаяся актриса и красавица, которая здесь училась. Филатов говорил: «Так это Ваша мама?» Я отвечал, да. «Ну как она нам все «подпортила» – сказал Филатов – «Что она нигде не снялась. Такая великая актриса! Где же были наши режиссеры?» Но это был ее выбор, она решила быть только театральной актрисой. Она была чистейшей, удивительной личностью. Она, наверное, думала, что будет жить до 80 лет. Как папа говорил, сынок, мы знаем, чем это кончилось. Никто не ожидал, она была абсолютно здорова. Так вот Филатов, после просмотра этих кадров, произнес: «Как же мы теперь будем снимать?». А я ответил, по мотивам. Филатов ответил, что лучше и не скажешь. Многие поклонники мамы были живы и хотели выступить в передаче. Заодно и себя показать. В 1995 году вышла эта передача, с которой началась киноэпопея, моей давно умершей мамы.
На телеканале «Культура» показали любительскую сьемку, которую нашли у кого-то из актеров. Мама с папой идут белозубые как Голливудские актеры, по Сочи. Бежал мальчик рядом, а выдали, что этот мальчик я. Скорее всего этот мальчик был тех людей, кто снимал эти кадры. А когда я папу спросил, был ли я в это время, он ответил, нет сынок, это было счастливое время. Папа был ироничный, всегда шутил. Мама родила меня поздно в 32 года. У нее в карте было записано старая первородящая. Папа говорил, какая прелесть, суперзвезда, красавица, толпы поклонников, а написали такое. Она лежала в гробу как девушка в 37 лет.
Теперь папа известный на Москве адвокат, Заслуженный юрист России Лев Соломонович Таратута в Википедии. Он вырастил меня.
ОТЦА ЗАПИСКИ
Руководили мной записки.
Когда из школы приходил.
Я в холодильнике на миске
Клочок бумаги находил.
Там говорилось, что в кастрюле,
И как мне что разогревать.
Года летели, словно пули,
Не собираясь убивать…
Прочтя, выбрасывал всегда я
Записки те, и грел еду,
И ел, ни капли не страдая,
Что никогда их не найду…
Стою на кухне, как в пустыне,
Вскипает что-то на плите,
И превращаются в святыни
Записки те, записки те…
Папа говорил, сынок помочь тебе нельзя, это судьба. Навредить тебе нельзя никак, ты талант. Не было такого, чтобы кто-то крикнул из толпы – бездарь. Появился интернет и там нет ни слова плохого обо мне. Хотя, я вызываю зависть, ревность, даже своим видом.

Ваша мама служила в театре Российской армии.
В театре Советской армии. Театр Советской армии успел больше, чем Российской. Это другой был класс.
Выше?
Конечно! У людей, возвращавшихся из Москвы в провинцию к себе на родину, спрашивали, в Большом были, в театре Советской армии были. Сейчас уже лет сорок-пятьдесят не спрашивают. Мама несла весь репертуар на себе. Она играла в одном составе в своих главных спектаклях, потому что на нее шли зрители. Если бы на ее место пришла играть другая актриса, народ бы не пошел. Это были кассовые спектакли, залы были заполнены, сидели и на местах, и на газетках. Она играла без микрофона, все время срывала голос, потом лечилась в Большом театре.
Кого бы Вы могли из актрис сравнить с Вашей мамой?
Примерно лет 20 назад я у папы спросил, по-моему, даже по чье-то просьбе, был вечер, посвященный маме, пришли те, кто ее помнил, если брать нынешних актрис, кто с ней может сравниться. Он ответил, ты знаешь, сейчас таких нет, твоя мать была уникальная. При жизни легенда, без кино, всюду узнаваемая. Шли в театр именно на нее. Меня ненавидели, за то, что я ее встречал после спектакля. Наверное, я могу назвать Нонну Мордюкову и Марину Неелову. Вот если соединить Нонну Мордюкову и Марину Неелову – это Людмила Фетисова.
Ваша мама играла в спектакле «Барабанщица». Расскажите об этом.
Моя мама – это первая «Барабанщица». Мама вытянула «Барабанщицу», которая была, конечно, слабой пьесой. Но у мамы это был Шекспир. Сам Афанасий Дмитриевич Салы́нский – автор пьесы, это признавал. Она эту Барабанщицу, как теперь говорят, раскрутила. В каждом городе СССР была установка в театрах играть «Барабанщицу».
Мы встретились с Афанасием Дмитриевичем Салынским, в больнице ЦК на Мичуринском проспекте. Он пригласил меня после какой-то моей публикации и сказал, что яблоко от яблони упало прямо под яблоню, имея ввиду мое творчество. Салынский был безумно благодарен моей маме, потому что, если бы не Фетисова, его пьеса не стала бы такой знаменитой, ее вытянула Людмила Фетисова. Действительно, если пьесу читать, ее играть нельзя. Драма моей мамы была в том, что она так и не сыграла в великой драматургии. Мама из средних пьес делала Шекспира. Поэтому и играла в одном составе. Актрисы, и Лариса Голубкина, и Алина Покровская пришли на ее место, после смерти в «Барабанщицу» в том числе. Кстати, они меня приняли в Союз театральных деятелей в 23 года за стихи.
Людмила Касаткина, мне еще ребенку, рассказывала, ее должны были ввести в Барабанщицу вместо мамы, и она очень испугалась. Она гордилась тем, что, проиграв несколько спектаклей пошла в худсовет и отказалась
Почему?
Не смогла играть. Это был поступок. Касаткина – прима театра, не смогла быть на месте Фетисовой. По всем данным. Она мне говорила, что ей было не комфортно, все видели в ней Фетисову.
Вы служили в театре Российской армии, расскажите об этом времени.
Однажды я сидел на крыше театра и смотрел вдаль на Олимпийский центр и думал, что мне 23 года, меня уже печатают. Я сидел и размышлял о том, что здесь когда-то играла моя мама. Когда-нибудь я буду известным поэтом. Не потому, что я хотел этого, просто сидел и мечтал в гимнастерке и сапогах. Я мог весь спектакль «Святая святых», пока я не на сцене, а на сцене моего присутствия много не требовалось, сидеть на верхотуре в Малом зале. Главная задача была не скатиться вниз по железной крыше.
А как долго Вы там работали?
18 лет я там выступал со стихами о театре. Меня периодически задействовали как поэта. У меня была возможность, когда просили, писать, общаться с редакциями. На сцену я не лез, поняв, что у меня другая судьба. Я ушел из театра, когда меня стали занимать стихами чаще. Меня приглашали в круизы вокруг Европы, где я выступал в культурных программах.
После моего ухода из театра, там был легкий шок. Не понимали, как это, сам ушел. Из театра сами не уходят. Это все знают.

А какое наиболее запоминающееся Ваше выступление. Я понимаю, что у Вас было огромное количество выступлений. Но можно какое-то выделить.
Лучший зал в мире, самый красивый, наверное, для чтения стихов, когда еще за колонной прячется папа – это Колонный зал Дома Союзов. Это было в конце 80-х. В Большом зале Московской консерватории выступал с Юрием Башметом. А так каждое выступление для меня памятное, потому что я не халтурю. Как я всегда шутя говорю, работаю на износ.
Расскажите о самом запоминающемся событии во время обучения в Театральном институте имени Бориса Щукина
Раньше диплом надо было отработать три года. А мне дали свободный диплом. Как это получилось. Там работала женщина из Министерства культуры по фамилии Донцова, которую боялись все студенты и педагоги. Она очень жестко ко всем относилась, распределяла выпускников черт знает куда. Папа боялся, что меня отправят очень далеко. Ему было бы без меня плохо, как и мне без него. Это три года. Хотя я абсолютно согласен, что это правильно, что диплом надо отрабатывать. Зачем же тратить деньги на студента театрального ВУЗа, если он хочет играть только в Большом театре, или во МХАТе, или в Вахтанговском. Это не хорошо. Кто-то же должен играть в провинции, как раньше было заведено. Донцова сказала мне: «Сереженька, это Ваши стихи в «Юности»? Тогда подойдите ко мне завтра к 9.00 в Министерство культуры». Она мне дала свободный диплом.
Потом меня взяли администратором Центрального телевидения.

Какое Ваше самое яркое воспоминание из детства?
Я, всегда, говорил, что мне фуа гра, когда я стал ее пробовать, где – то заграницей, если я вырос на печени гусей и уток, которую несли моей бабушке жители деревни, когда летом или осенью резали утку или гуся, потому что в крестьянской семье эти вкусные вещи не нужны для большой семьи. Говорили моей бабушке, Ольга Дмитриевна, вот для Сереженьки возьмите. Так что я крестьянский выкормыш.
ДЕТСТВО
Лето. Детство. Жизнь нова,
Часты радости приливы,
Да и бабушка жива. Да и все как будто живы!
Сверхзеленая трава
И вода в реке теплее.
И коровья голова
С колокольчиком на шее
Грустно смотрит на меня,
Я лежу на свежем сене,
И счастливей нету дня,
И стрекозы страх гоня,
Мне садятся на колени!
Не промчится старость мимо,
Дни секундами летят…
С жизнью смерть не совместима
Только лишь на первый взгляд.
Ветер, веток пантомима,
Что они сказать хотят?
Ну а жизнь неумолима,
Ни на миг не сдаст назад…
У меня было потрясающее детство. Это деревня, по которой я скучал. Все оттуда у меня, и здоровье, и вкусная еда, и стихи, и коровы, и крестьяне, которые относились ко мне с особой любовью, потому что я был сирота. Хотя я сироту мало напоминал, потому что мне повезло с папой и с бабушкой. Конечно, меня баловали все.
Еще одно яркое воспоминание из детства, я два раза в жизни участвовал в битве за хлеб. Я вспоминаю поле, и я как на корабле на огромном комбайне СК4. Это была очень опасная работа для комбайнеров, они дышали пылью, грязью. Я там, конечно, был под присмотром. Вот яркое воспоминание: ночь, запах пыли и зерна, и бегут хомячки в свете фар комбайнов. Все это было катализатором моей поэзии. Эта битва за урожай, куда бабушка отпускала меня под присмотром старших, чтобы я не свалился в мотовило. Из мотовило нельзя вылезти целиком, оно перемелет, как винт корабля. Эти запахи, эти машины, которые подъезжали к комбайну, и конечно ток, где мы купались в хлебе, ныряли в пшеницу.
Скажите, а кто Вас пригласил на эту битву за урожай или это была Ваша личная инициатива
Пригласить меня никто не мог. Видимо я захотел, а бабушка знала, что я все время провожу время на МТС (машинотракторная станция), которая находилась в церкви. Там был запах мазута, солярки, игрушки из частей комбайна, и, естественно, все знали меня. Был такой комбайнер дядя Леня. Бабушка попросила его следить за мной, он и брал меня с собой. У меня было прекрасное поведение, я не доставлял ему хлопот. Все что мне говорили, я выполнял, трусом я не был, но я был очень исполнительным ребенком. Я может плохо учился, но я никогда не прогуливал уроки. У меня даже стихи об этом есть:
СТРОЙ
Я не умел ходить в строю,
И жаловались педагоги.
Отца просили о подмоге,
И в школу он шагал мою.
Там узнавал он каждый раз,
Что сын подобие изгоя,
Что, если строем ходит класс,
Сын выбивается из строя!
И двойкам не было конца,
И без конца десятилетка…
И жалко было мне отца,
Так мощный ствол жалеет ветка. Забыв, что дерево едино,
Когда его клюет топор…
И я не знаю в чем причина,
Что не в строю я до сих пор?!
Как-то мы с папой ехали в гости к папиному приятелю, известному композитору Кириллу Молчанову. Таксист привез нас очень быстро, и папа сказал, что неудобно приходить раньше. Мы решили пройтись и вышли у дома игрушки на Кутузовском. Я туда вошел и остолбенел. Там была игрушка немецкая – планетоход. Белый с радарами, с человечками под стеклом, которые что-то там крутили, и круг, который мерцал разными огнями, какая-то приборная панель. Я редко когда просил о чем-то папу, а тут я в кои то веки попросил эту игрушку. А папа мне отказал, сказал, что надо учиться лучше. Я говорю, папа, ее же никто не покупает. Папа ответил, посмотри сколько планетоход стоит, кто же его купит. Игрушка стоила около 14 рублей. Железная дорога со стрелками, стоила по 5-6 рублей. Потом папе на работе, где знали про мою жизнь, сказали, Лев Соломонович, надо купить, сейчас дадим Вам машину, Вы поедете за игрушкой и купите. Я пришел из школы, планетоход стоит на столе.
Что Вы почувствовали в этот момент.
Почувствовал радость. У меня было потрясающее детство. Папа своей любовью компенсировал ранний уход мамы. Летом я поехал в деревню. А там кто-то самый умный планетоход разобрал. Эту роскошную игрушку у меня на глазах. Сделали линкор с пушечками из березы и моторчики приделали от планетохода и погнали его по реке. Принесли берданку и стали стрелять из двухстволки. Попали и линкор разлетелся. Потом мне сказали взрослые, что самый счастливый был тот, кто попал. Я плакал конечно, мне так жалко было.
Мальчик из Москвы и деревенские ребята, наверное, они Вас обманывали?
Нет, в детстве меня никто не трогал, я ни разу не дрался. А вот плаваю я профессионально. Фехтованием я занимался. Катаюсь на коньках очень хорошо.
А где Вы катались на коньках?
На Патриарших прудах. Лет 30 назад там зимой был каток. А потом на Люксе с папой, сейчас это комплекс «Дружба». Люкс – был дорогой каток для элиты. Там всегда были очереди. Стояла теплушка для переодевания. Кафе было с пирожными, и папа там меня кормил, когда я замерзал. В солнечный день у меня на катке выступали веснушки. Я шел в теплушку, веснушки пропадали. Папа говорил, надо на тебе зарабатывать, это валютный трюк.

После воспоминаний о своем чудесном детстве, ушедших родителях, многих приятных и уже, наверное, исторических моментов мы с Сергеем долго гуляли по старым Московским улочкам. Шел снег, а Сергей читал свои стихи. Могу сказать, что этот вечер был один из незабываемых вечеров в моей жизни.
Тяжело возвращаться в места,
Где счастливым бывал ты когда-то.
Не уснуть, досчитав и до ста –
За ранимую душу расплата.
Ни на миг ничего не вернуть –
Наказание самое злое.
Но и жить, не страдая ничуть
Оттого, что ты помнишь былое,
Слава Богу, тебе не дано.
Есть одно очевидное чудо:
Почему-то, когда здесь темно,
Яркий свет проникает оттуда!
Автор Ольга Квасневская